О–Сэнсэй не преподавал как школьный учитель. Не следовал он, как мне кажется, и традиционной модели обучения, принятой в классических школах японского будо. О–Сэнсэй никогда не позволял себе отвлекаться от своей практики. Раскрыв себя, он открыл людям истинное Айкидо, чтобы, следуя этим путем, установить мир во всём мире.

Всех поражала религиозность О–Сэнсэя, когда, простёршись перед священным алтарем, он сильным и чистым голосом читал синтоистские молитвы норито.

Его образ жизни, его слова завоёвывали сердца учеников, а через них его влияние распространилось и на весь мир, в котором они рассеялись, чтобы дальше распространять Айкидо. Я боюсь, что в те времена, когда я был ещё учидэши, то и я сам, и мои юные друзья не были способны полностью понять то, о чём говорил О–Сэнсэй. Он блестяще выражал жестом или словом то, что чувствовал интуитивно. По крайней мере, так я думаю сегодня. Мы, не достигшие ещё такого же уровня Бытия, просто не могли ничего понять из этих слов, приходивших из другого измерения.

Но как это ни странно, казалось, что его блистательные откровения пускали корни в наших сердцах, а потом, десять, двадцать лет спустя, появлялись вновь и вдруг неожиданно открывали свой истинный смысл. О–Сэнсэй в большинстве случаев являлся на ежедневную тренировку бодрым и полным сил. Он поворачивался лицом к алтарю, делал поклон, потом приветствовал всех присутствующих, после чего показывал какую–нибудь технику на одном из учидэши или на ком–то из старших учеников, оказывавшихся под рукой. Мы видели лишь то, как старший ученик падал на татами, но действительное движение О–Сэнсэя ускользало от нас. Мы не успевали определить, как нужно двигаться, как он уже переходил к следующему движению. Новичков всё это полностью сбивало с толку, и они покидали тренировку, сохранив в памяти лишь впечатление от броска и боль в запястьях или коленях. Он не обучал ни укэми, ни перемещениям. И, конечно же, он не давал никаких объяснений тайсабаки или техник и, подобно ветру, мгновенно исчезал после окончания тренировки.

В то время я находил это ужасным, но все это заставляло нас больше работать самостоятельно и больше всего учило нас смотреть и видеть. С другой стороны, среди занимающихся всегда находятся люди, которые любят помогать и объяснять. Вот они–то, оставаясь после занятий, и объясняли нам, как должны двигаться руки, и показывали некоторые тонкости перемещений. Но нельзя было «глотать» всё и всегда. Мы постепенно прогрессировали и, сравнивая каждый раз их объяснения с работой О–Сэнсэя, находили множество различий.

Случалось, что О–Сэнсэй, когда у него появлялось желание (может быть, мне не следовало бы так говорить, но таково мое впечатление) и когда мы оставались тренироваться во внеурочное время, ненадолго оставался, чтобы объяснить способ захвата запястья при выполнении иккё или показать нам варианты положения ног в ханми, а затем уходил, чтобы заняться своими делами. Позже я узнал, что это был «кудэн», или традиция устного обучения. Часто кто–нибудь из посетителей спрашивал у О–Сэнсэя: — Что такое Айкидо? На что он отвечал: — Масакацу, агацу, кацухаяхи! Или: — Это путь очищения небес и земли. А иногда он принимал позицию ханми с рукой, поднятой над головой, и провозглашал: — Вот что такое Айкидо! Что лишь усиливало наше замешательство!

Тем не менее его слова и поступки постепенно проникли в наше подсознание. Когда я думаю об этом сегодня, у меня возникает образ дерева, которое своими корнями уходит в нашу общую мать–землю, а ветвями тянется к небу. Это и есть Айкидо — точка, в которой Ки неба соединяется с Ки земли, точка, в которой небо, земля и Уэшиба перестают существовать... Прямо на наших глазах он демонстрировал объединение неба и земли.

Случалось, он принимал сердитый вид и говорил: — Ириминагэ, это кажется очень простым, но попытайтесь понять, через что мне пришлось пройти, чтобы его создать...

Для моих ушей молодого ученика это звучало как история старого воина. Только теперь я способен понять его чувства. Как заботливый отец, он передавал нам драгоценные плоды долгих лет исканий и требовал от нас, чтобы мы воспользовались ими, не тратя попусту времени. Когда, бывало, кто–нибудь из сторонних наблюдателей или кто–то, кто практиковал другое направление будо, просил его повторить или продемонстрировать на нём технику, которую он только что показывал, он отвечал: «Охотно!» — и спешил выполнить совершенно другую технику. Я всегда считал, что у него был плохой характер... Но в контексте будо это совершенно очевидный ответ! Во время демонстрации какой–нибудь техники у нас иногда возникал соблазн неожиданно атаковать его, но его грозно сверкающий взгляд всякий раз заставлял нас съеживаться. В юности я не был особенно расторопным. Однажды, когда я в такси сопровождал О–Сэнсэя и забыл выяснить, куда нам нужно было ехать, это вызвало у него ужасный гнев. Я сказал сам себе: — Я его сопровождаю, а он не имеет понятия куда едет! Что же я–то могу поделать? Но после некоторого раздумья я сам задал себе вопрос, зачем нужен какой–то молодой сопровождающий, не способный сопровождать? И даже сегодня, когда я вспоминаю об этом, у меня выступает холодный пот.

Как–то в другой раз он перед всеми заявил: — Занимающиеся Айкидо — испорченные люди!

Мы все были очень этим удивлены и спрашивали друг друга, что бы это значило. И мы, учидэши, готовые посвятить всю свою жизнь Айкидо, были этим обижены до глубины души... Но сегодня мне иногда приходит на ум мысль, что он был прав. О–Сэнсэй потратил наследство, доставшееся ему от родителей, на изучение будо, которое его так интересовало. Те слова были адресованы тем молодым людям, которые при звуке «айки! айки!» были готовы развлекаться с утра до вечера! Нам приятно было говорить, что мы все следуем по его пути, и он не мог не думать, что мы все, как и он, испорчены, но что в конце концов мы тоже, возможно, исправимся.

Испорченные! Да, но он говорил также и другое: — Я есть айки.

Или: — Я есть божество!

И в замешательстве, мы были недалеки от того, чтобы подумать, что в этом новом мире с его американским влиянием и доминированием современной науки этот старик, который говорит о древних богах, похоже, повредился рассудком. Эта полная отдача божественному, это состояние абсолютного отрицания эго — это сама божественность. Все указывало на его причастность к божественному. Ну а мы находились слишком низко, чтобы всё это правильно понять. Перед тем как лечь спать, он звал кого–нибудь из учидэши, чтобы тот сделал ему массаж. И мы массировали его до боли в кончиках пальцев, но этого никогда не было достаточно, пока мы не начинали использовать кокю в большей степени, чем физическую силу. В то время ещё почти не было телевидения, поэтому мы должны были читать ему эпические романы. И многое из того, о чем говорилось в этих романах, могло стать предметом занятия: — Защитная стойка «дзидзури но сэйган» описана там так... но всё это полнейшая чушь. «Вот как она выглядит!» — говорил он.

И кто бы ни присутствовал на чтении, все оставались совершенно озадаченными!.. Учидэши, недовольным тем, что нужно было помогать ему переодеваться до и после тренировки, приходилось заканчивать свое переодевание до его прихода. Это было частью нашей работы, но я не мог запретить себе думать, что ему все–таки следовало бы переодеваться самому! Но, в конце концов, это сослужило мне хорошую службу. Даже теперь я способен переодеться исключительно быстро, а ведь быстрота в действиях исключительно важна для будоки. Сопровождавшим его приходилось быть особенно внимательными на лестницах, когда они шли позади и должны были одной рукой поддерживать его сзади, а в другой нести багаж, что не давало им возможности поменять руку, чтобы немного передохнуть.

Нам казалось, что он опирается на нас всем своим весом, и как–то один из старших учеников решил резко убрать руки, надеясь, что тот споткнется... но наказал он только самого себя...

Когда же приходилось по лестнице спускаться вниз, мы, напротив, должны были идти впереди него, давая ему возможность опереться на свое правое плечо. Опирался он левой рукой, чтобы держать правую свободной.

Это соединение постоянной практики с повседневной жизнью полезно для оттачивания Ки и для развития кокюрёкю. В то время все это ускользало от моего внимания, и я не испытывал за это никакой благодарности. И без сомнения, О–Сэнсэю случалось думать обо мне как о строптивом жеребце! Только что мне припомнилось кое–что из прошлого, возрождающее тот дух. «Педагогика» О–Сэнсэя заключалась в том, чтобы просто делиться со своими учениками подлинным смыслом своих поисков и всё это без прикрас показывать им. И я думаю, что ученикам следовало бы пытаться постичь всё это, медитируя и обдумывая всё, что исходило от него, с тем чтобы искать и находить свой собственный путь, по которому они могли бы идти дальше. Результаты аскезы вдохновляли его на такие слова и такие жесты, которые проникали в самую глубину сердец его учеников и, как некий фермент, меняли их глубинную природу. Это похоже на то, как из винограда сначала выжимают сок, который затем начинает бродить в бочках до тех пор, пока не превратится в вино с богатым вкусом, цветом и запахом.

Я попытался ответить на вопросы, которые мне часто задают относительно метода преподавания О–Сэнсэя, но вместо этого лишь составил список своих собственных ошибок, и всё же я надеюсь, что, несмотря ни на что, вы сможете избежать их повторения, раз уж я решился рассказать о них в этой книге.

Нобуёси Тамура